Прекрасный рыбный день
Предисловие:
Честно, для меня писать прозу (а впоследнее время и стихи -- слава пиву!) -- что мешки ворочать. Люблю постигать мир через ощущения -- слушать эфиры Быкова, читать Щедрина и Чехова. Наслаждаться чужими стихами и прозой. А работать не люблю.
Так уж случилось, что пишу я неплохо, но до омерзения вторично. А зачем смотреть десятую копию, если можно вместо этого сразу оригинал? Рабинович напел, знаменитый на весь район маляр Вася нарисовал на стене копию "Джоконды" -- ну вот кому это надо? Мне точно не надо.
Поэтому я не посвящаю этот рассказ никому.
Генезис этого рассказа прост -- он приснился мне во сне. И в том же сне я понял, что это плагиат с Филипа Дика, "там простирался вуб". Ну что ж, Филип давно мёртв и поэтому не обидится.
"Можешь не писать -- не пиши!". Увы, сегодня тот самый случай, когда не писать не могу. Остаётся только надеяться, что вам понравится. Очень обидно, знаете, бывает делать работу, в которой нет смысла.
И поцелуйте на ночь человека, которого любите.
"
— «Наша излюбленная тема: о Себе». — Прищурившись, он поглядел на стену. — «Наша излюбленная тема: о Себе».
— Вот это мне понятно, — сказала Милдред.
— Но для Клариссы это вовсе не было излюбленной темой. Она любила говорить о других, обо мне. Из всех, кого я встречал за много, много лет, она первая мне по-настоящему понравилась. Только она одна из всех, кого я помню, смотрела мне прямо в глаза — так, словно я что-то значу.
Он поднял с полу обе книги, которые только что читал.
— Эти люди умерли много лет назад, но я знаю, что все написанное ими здесь так или иначе связано с Клариссой.
Снаружи, под дождем, что-то тихо заскреблось в дверь.
"
Рэй Бредбэри
Больше всего планета Аль-фея походила на старую добрую Землю в её лучшие дни. Царило утро. Только что прошёл дождь. Благодарная почва впитала его в себя и ответила буйным разнотравьем. Всего за несколько десятков минут начали расти и цвести растения, которые на Земле вы бы назвали мышиным горошком, полынью, васильками, деревьями липы и рябины. Но это были не земные растения, хотя ничем от них не отличались.
На третьи сутки с той секунды, как ракета колониста Джона Смита приземлилась на Аль-фею, Джон записал в своём дневнике: "ощущение такое, словно я пилотировал не ракету, а машину времени. Словно я вернулся в прошлое, то прекрасное время, когда земля не была загажена. Когда можно было заблудиться в диком малиннике и наесться малины от пуза, не беспокоясь ни о радиации, ни о медведях".
Написал -- и тут же стёр. Как ни прекрасна была Аль-фея, но первое, что он сделал при приаль-фении -- развернул защитный силовой купол, предохраняющий от возможной вредной атмосферы. Второе, что он сделал -- запустил автоматические стерилизаторы почвы. На случай, если из земли (перестань называть её этим словом! -- одёрнул себя Джон) полезет что-то опасное.
Будь он один, эти дела могди бы подождать, настолько ему хотелось изваляться в кусте красных роз.
Но он был не просто космонавтом, а колонистом. И вместе с ним были жена и дочь.
Джону Смиту не пришлось рубить и обтёсывать брёвна -- наномашины построили двухэтажный куполообразный дом за 719,7 секунды, используя в качестве материала самоё себя.
Уже через час после "приземления" ракеты Марина довольно сопела на подушке в детской. Джон и Ирина отпраздновали новоселье коротким, торопливым актом любви.
"Возможно, через сто лет здесь будет Лос-Анжелес или Москва... но пока зесь только я... и моя семья" -- записал Джон в своём блокноте. В своём веблоге он записал другое. "Земля, встречай АльФов! Мы здесь всерьёз и надолго, и нам тут ohuenno!" Этому слову его научила жена.
Шёл седьмой день. Марина читала "посёлок" Булычёва, каждые тридцать секунд перелистывая страницу в полной тишине дома. Этот тихий шум сводил Иру с ума. "Возможно, я сейчас напьюсь хересу, как ирландская домохозяйка" -- подумала она -- "был бы только херес. Но неужели она так быстро читает?"
В доме пока что не было зеркал и Ирина не знала, что её водянисто-голубые глаза, единственная некрасивая черта её великолепного лица, стали тёмно-фиолетовыми.
"Вот и Джон вернулся с рыбалки" -- подумала Ирина, ничуть не удивившись своей мысли.
Разумеется, Джон уходил не на рыбалку, а по каким-то своим научным делам. Но так случилось, что он вернулся, держа подмышкой рыбину, похожую на радужную форель.
-- Вам-пам, пам-пам, пам-пам! -- тихо напевал Джон. Рыбина между тем медленно задыхалась, -- В жопу консерватизм! Мари, ты же ненавидишь консервы?
Марина кивнула. На самом деле, она обожала консервы, но предел есть всему. За время полёта и неделю жизни на Аль-фее консервы ей осточертели.
-- Сегодня у нас на обед рэйнбоу-тьюн фиш! -- провозгласил Джон, -- Такова её порода и так она мне сама сказала! Рэйнбоу-тьюн фиш, и её мясо со вкусом радуги!
-- Но как же карантин? -- спросила Ира.
-- A Huy Zabey! -- весело ответил Джон на её родном языке, и Ирина сникла. Действительно, не было в мире никакого карантина, и боли, и любви, и даже понятия такого не существова...
-- Папа! -- подала голос Марина, -- Где ты поймал такую большую рыбу?
-- Это она поймала меня, -- рассеянно ответил Джон, ставя сковорду на огонь.
-- Рыба -- это сладкое мясо! Рэйнбоу слайс! Это белок и углеводы, и все витамины! -- радостно пел Джон, накладывая жареную рыбу с консервированной капустой брокколи на тарелку дочери, -- Будь прокляты консерванты и консерванторы!
-- Будь прокляты косервары! -- подтянлась Марина и сунула кусок рыбы в рот. Тщательно пережевала.
Через четырнадцать секунд семилетняя девочка Марина (для матери просто "Мари") корчилась на полу в предсмертных судорогах. И уже по её движениям было понятно, что прекратить эту адскую боль можно только вместе с её жизнью. Да только прекратить их было некому. Джон Смит лежал в глубоком обмороке.
"Свобода!" -- подумал бестелесный разум, живший до этого частично в ядовитой рыбине, частично -- в колонисте Джоне Смите и его жене. "Свобода! И как она прекрасна! И как это было поучительно! Быть рыбой! Чьё тело я займу следующим?"
